Сегодня и вчера

1643 год. 19 мая. «Последняя терция».

До битвы при Рокруа испанские терции, набиравшиеся, в основном, из добровольцев-профессионалов благородного происхождения (идальго), считались практически непобедимыми. Но в ходе битвы этот миф был развеян..

Основным способом построения испанской пехоты - лучшей в мире на тот момент - была терция, изобретенная лет за сто до Рокруа. Она состояла из пикинеров, мечников и мушкетеров, дополнявших друг друга в бою. По мере приближения войск неприятеля аркебузиры стрельбой нарушали строй противника, затем либо брались за шпаги и проникали в образованные промежутки, либо отходили за пикинеров, позволяя тем вести рукопашный бой с потрепанным противником. Для атак кавалерии терция была почти неуязвима. Слабым местом терции, как и любого подобия каре, были углы, так как на каждую из сторон в них приходилось в два раза меньше пик, чем по фронту. Если противнику удавалось проникнуть в глубину строя, терцию ждала неминуемая гибель, в то время как батальоны, построенные линейным образом (как у французов), можно было гораздо быстрее выводить из под удара, перебрасывать с места на место и переформировывать прямо по ходу боя. Терция считалась до Рокруа непобедимой, а в испанскую пехоту набирались не наемники, как по всей Европе, а добровольцы-профессионалы. Победа при Рокруа, хоть и была безоговорочной, стратегически на ход войны повлияла не сильно. Гораздо большие последствия имела гибель испанских терций. С 1503 года (битва при Чериньоле) это тактическое построение приносило победы. Испанская пехота внушала ужас всей Европе и по праву считалась непобедимой. Теперь же вековая традиция рухнула, выявив все тактические недостатки терции. Тяжелее всего для Испании была потеря элитных полков ветеранов. Да, они погибли с честью (при Рокруа испанцы в плен почти не сдавались, все пленные были немцами, фламандцами или итальянцами), но заменить их было некем. В целом же разгром терций под Рокруа положил начало долгой череде неудач и деградации испанской армии.




Фрагмент из романа Артуро Перес-Реверте «Капитан Алатристе. Мост Убийц». 2011.

«Я часто вспоминаю Рокруа. И часто, когда в одиночестве своей комнаты пишу о том, какими были мы, мне чудятся вокруг спокойные лица дорогих мне людей, навсегда оставшихся там в тот день. Ревностно и рьяно оберегая наше доброе имя и нашу славу, в самом поражении умея сохранить надменность, противостоя всей мощи французов, мы, бедные солдаты той армии, что полтора века кряду внушала трепет целому свету, дорого продали жизнь. Губительный огонь постепенно выкашивал полк за полком, но люди под старыми знаменами в редеющих с каждой минутой шеренгах, держались стойко, дрались со спокойным мужеством, повиновались приказам офицеров, которых становилось все меньше, просили, не дрогнув ни голосом, ни единым мускулом на лице, пороха и пуль, и, когда оставались в ничтожном количестве, занимали место в строю соседнего полка. Пребывали тверды и безмолвны и питали надежду единственно на то, что в смерти снищут уважение врага, а перед смертью — убьют еще скольких-то.

В один из кратких промежутков боя герцог Энгиенский, восхищенный таким упорством и доблестью, через парламентера предложил Картахенскому полку — жалким его остаткам — почетную сдачу. Наш полковник был к этому времени уже убит, сархенто-майор дон Томас Перальта — ранен в горло и говорить не мог, а я, прапорщик, стоял со знаменем в середине поредевшего каре. Стало быть, некому было отдавать приказы, и тогда предложение сложить оружие обратили к капитану Алатристе — самому старому из уцелевших к этому времени капралов, уже совсем седому, с бесчисленными морщинами на лбу и вокруг усталых глаз, — но тот пожал плечами и ответил словами, которые сохранились в Истории и от которых до сих пор мороз по коже — по старой, по сморщенной моей солдатской коже.

— Передайте сеньору герцогу Энгиенскому, что мы благодарим за предложение…
Но это — испанский полк.



Тогда по нам опять ударила картечь, а потом — кавалерия; началась третья атака, и на этот раз всадники добрались до меня, и я успел еще увидеть, что капитан Алатристе, который с поистине дьявольским проворством отбивался от неприятеля, половодьем подступавшего со всех сторон, — упал. А вскоре, захлестнутый людским валом, выбившим у меня из рук знамя и шпагу, свалился, едва успев обнажить кинжал, и сам.

Я выжил в этой резне, где легло шесть тысяч испанцев. «Сочтите убитых — узнаете», — таков был мой ответ начальствующему над французами, когда тот, по красной перевязи на кирасе признав офицера, спросил меня, едва ли не умирающего, сколько нас было здесь».